Протопресвитер Александр Шмеман. «Воскресные беседы». Церковный год (продолжение)

«Величай, душе моя…». Для трезвого, рационального, позитивного человека слова эти, по всей вероятности, ничего не означают, не имеют никакого смысла. Его душа ничего и никогда не величает, и потому он даже считает, что и души-то никакой нет. Ум — да, это понятно. Ум — это то, что может высчитать, объяснить, распределить, организовать Воля тоже не представляет особых трудностей. Но вот душа — это что такое? Но иначе и не объяснишь, иначе и не ответишь, как сказав так: душа — это способность этот тайный праздник почувствовать и воспринять, в эту радость включиться и ею осветить всю жизнь, всю ее тяжесть и хмурость. Душа — это вот это «величай, душе моя…». Люди, не понимающие и не чувствующие религии, хотят объяснить ее как-то рационально, желанием человека что-то получить, от чего-то защититься, на что-то опереться. Им все кажется, что это какая-то зависимость, недостойная чело века. И как им объяснить, что это недостаток веры, а не ее сущность. Что сущность ее в другом.

Вот стоят тысячи людей часами в храме. Горят свечи. Жарко, душно. И все льется и льется один призыв, одно ликующее поздравление: Радуйся! — «Радуйся, ею же радость воссияет, радуйся, ею же скорби исчезнут, радуйся, заре таинственного дня». Это так называемый «акафист», одна из наиболее любимых и распространенных служб православной Церкви. Тут ни просьб, ни страха, ни мольбы о помощи, и только чистое «радуйся». Точно стоят все эти люди перед чем-то несказанно пре красным, чистым, светлым и радостным и любуются им и не устают в этом любовании. Слово «любование», может быть, лучше всего и проще всего выражает самый глубокий и важный источник веры. Неверующий, позитивный, буднично-деловой человек ничем не любуется ничему по-настоящему не радуется и во всем видит, если так можно выразиться, только то, что видно земным взором. А вера начинается с ощущения, которое хорошо вы разил Владимир Соловьев в своем стихотворении:

Милый друг, иль ты не видишь, Что все видимое нами Только отблеск, только тени От невидного очами.

В Евангелии Христос говорит: будут смотреть глаза ми и не увидят. И сколько, сколько таких людей, которые утверждают, что видят, которые изобрели тысячи точнейших аппаратов, чтобы все видеть и лучше видеть, и остаются слепцами. И не видят, и не слышат того, что вызывает это ликующее повторение: Радуйся!

«Величай, душе моя…». Да, конечно, я могу попытаться объяснить, почему я верю и как я верю и во что я верю. Тысячи богословских и философских книг написаны о вере, и у нее есть рациональные и даже научные основания. Но никакое словесное объяснение не сравнится с этим моментом на всенощной под Благовещение, когда после долгого нарастания службы раздается наконец эта долгожданная, удивительная песнь: «Архангельский глас вопиет Ти, Чистая, радуйся». Точно весь мир, со всей его мукой и страданием, со всей его усталостью и злом, с завистью, мелочностью, суетой — вдруг очищается, и в нем начинает сиять какая-то действительно нездешняя весна! Что это: эмоция, надрыв, самовнушение? Нет, это прорыв в ту правду о мире, о жизни и о человеке, которую забывает человек, прорыв в правду о чистоте и первозданности души, о возможности вздохнуть всей грудью — небом, духом, любовью. Что-то открывается в этот момент такое, что с предельной несомненностью заставляет меня сказать: да, вот это — правда, вот это — красота, с которыми в мире ничего и никогда не сравнится. Это небо сходит на землю, это душа на ходит то, чего она — слепо и мучительно — жаждет и ищет.

Нам внушают все время, что мир постигается наукой, рассудком, расчетом. И мы не спорим против этого. На своем месте, в своих пределах наука прекрасна и необходима. Но мы говорим и свидетельствуем: есть еще и другой способ постижения мира или, вернее, еще то в мире и в жизни, что постичь наука как таковая бес сильна. Есть еще мир и жизнь как объект любования и празднования, любви, благодарности и хвалы. И этот способ не менее реальный и не менее нужный, чем тот, другой,— научный. Зачем обеднять человека, зачем априори лишать его того, что действительно составляет «единое на потребу»? Во имя чего? Невольно закрадывается мысль, что вот это празднованье и любованье и ненавидят больше всего враги религии, и ненавидят не случайно, а потому что человек, способный на них,— это человек, прежде всего и превыше всего, свободный. Тот, который бескорыстно, от полноты любви и радости говорит: «Радуйся», тот, кто обращается к себе с этим удивительным призывом — «Величай, душе моя…». Как заставить его верить в ту скучную ложь о жизни, что годами плетет казенная идеология?

«И радости вашей никто не отнимет от вас»,— сказал Христос. В тесноте и скорби мира тихо и невидимо совершается праздник веры. Трепещет и сияет светом душа — и наполняется небесной радостью. «Днесь весна благоухает, и новая тварь ликует»,— поется в церкви. И кто и что в мире может отнять и заглушить это ликование? В ней находит человек себя и свою бессмертную душу, и никогда для того, кто нашел свою душу, «звуков небес заменить не могли скучные песни земли».