Протопресвитер Александр Шмеман. «Воскресные беседы». Церковный год (продолжение)

По свидетельству Евангелия, Христос воскрес в пер вый день недели. По тогдашнему исчислению времени последним днем недели, ее увенчанием была суббота, день седьмой. Это был одновременно и день покоя, и день торжественного, радостного прославления Бога в Его творении, ибо, по рассказу первой главы книги Бытия, в седьмой день, завершив творение мира. Бог «опочил от всех дел своих». Седьмой день — и само число семь — приобрели в древней религиозной символике цифр значение полноты, завершенности, совершенства. Цифра семь — а надо помнить, что для всего древнего мира цифры имели глубокое религиозное и символическое значение — стала как бы символом этого мира как космоса, как мира, о котором создавший Его Бог сказал, что он «добро зело». Потому и время мира исчисляется цифрой семь, неделей из семи дней.

Для нашего будничного и безрадостного понимания мира и времени все эти символы кажутся какими-то детскими, наивными выдумками. Но речь идет, конечно, не о том, чтобы мы снова в них поверили, а о том, что бы мы поняли выраженное в них мироощущение. Ведь вот мы все еще продолжаем жить в «седмичном» времени, и все попытки — самые рациональные, самые, казалось бы, правильные — заменить седмичный счет никогда почему-то не удавались. Не значит ли это, что в древнем, архаическом понимании и исчислении времени есть смысл, которого мы не понимаем только потому, что в нашей рационалистической гордыне отказываемся признать всю серьезность и глубину древнего миропонимания? А миропонимание это, в простейшем его виде, сводится к двум исконным, неистребимым измерениям или аспектам человеческого переживания и восприятия времени. С одной стороны, время самой своей «цикличностью», заключенным в нем вечным круговоротом, вечным возвращением — являет как бы полное изображение, образ мира, и именно его совершенства, его полно ты. Жизнь заключена во времени и в нем полностью, совершенно выражает себя: весна, лето, осень, зима; утро, полдень, вечер, ночь — все это этапы самой жизни, необходимые для ее самоисполнения. Это положительный или, говоря языком религиозным, космический смысл того времени, символом которого для древнего человека была цифра семь. Но, с другой стороны, время есть самый очевидный, неустранимый образ рабства и смертности человека и всего в мире. Из времени некуда выйти — оно, мерно отсчитывая свои сроки, ведет все, что существует, к неизбежной смерти. Это выразил Владимир Соловьев, соединив в своей знаменитой строчке понятие времени с понятием смерти: «Смерть и время царят на земле». Там, где есть время, там всегда присутствует смерть. Но время всюду, потому и смерть пронизывает собой всю его ткань. Время — образ жизни, и время — образ смерти и путь к смерти. Все это заключено в том древнем мироощущении, которое выразило свое понимание времени цифрой семь. Мир в его совершенстве и мир в его ограниченности и смертности. Радость жизни и нарастающая в ней печаль смерти.

Современные идеологи, развенчивая старые верования, презирая их с высоты своего псевдонаучного вели чия, думают, что нашли ответ на глубочайшее вопрошание человека: в чем же смысл этой текучести, зачем дается радость, если за ней неизбежно следует разлука, распад, исчезновение, смерть. Но на деле, конечно, они никакого ответа не дают, и то счастье, которое они обещают, все равно упирается в смерть.

Пасхальная же радость, которой на заре нашей эры христианство победило мир, была прежде всего и пре выше всего ответом на извечную тоску человека, на двойственность жизни как радости и умирания. Только теперь мы можем расшифровать с виду второстепенную, но для первых христиан важнейшую деталь в Евангелии: «Христос воскрес в первый день недели», то есть день, следующий за субботой и который гораздо позднее, уже при императоре Константине, в четвертом веке, заменил собою, как официальный день отдыха,— субботу, то есть день седьмой. Именно этот день, день первый, стал днем воскресения, и даже безбожникам не удалось вытравить этого названия из нашего языка. День первый нового времени, новой жизни, той, что воссияла из гроба и над которой, по словам апостола, смерть уже не имеет власти.

Надо понять и почувствовать, что христианство начинается с нового ощущения времени, с ощущения, в котором время перестает быть связанным со смертью. «Смерть, где: твое жало? Ад, где твоя победа?». Тут вся сердцевина, весь огонь христианской веры: смерть побеждена, смерть перестала быть безнадежной разлукой, в мире началось воскресенье. Наступил новый день, первый день нового творения, преодолевающий ограниченность времени, вносящий в него радость вечности и вечной жизни. Это и есть христианская основа Пасхи.

«Величай, душе моя…». Как много праздничных песнопений православной Церкви начинается этими слова ми, этим удивительным призывом: «Величай, душе моя…». В этих словах раскрывается глубокая и прекрасная правда, правда, прежде всего — о самом человеке. Празднование — это всегда радость о некоей духовной правде, о какой-то таинственной реальности, которая в шуме и заботах жизни совсем не видна, скрыта, и вдруг — о чудо! раскрывается и наполняет душу радостью. Можно привести такое сравнение: человек почти всегда живет с опущенной головой. Он торопится, бежит — ему нужно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться, не налететь на кого-нибудь, не ушибиться. Чело век всегда занят, всегда поглощен жизнью. Но бывает вдруг, что — в этой суете и занятости — внезапно, случайно поднимешь голову и увидишь небо. Увидишь бездонный синий свод, свет, торжественность белых облаков и почувствуешь, что над миром совершается какой-то праздник, в который нам некогда вступить, в котором некогда принять участие. Что-то совсем другое, совсем непохожее на нашу обычную жизнь, а вместе с тем к нам обращенное всем своим светом, всей своей радостью. Так вот, вера — это прежде всего именно прорыв в иное, о чем так трудно поведать обыденными словами, но что наполняет все сердце, всю жизнь неожиданной праздничной радостью.