Первые слова, которые я услышала от матушки Алипии, были: «Это пришла мученица». Каждый христианин имеет свой крест, который нужно понести по жизни. Матушка видела степень тяжести именно моего креста, и ей ведомо было то, что крест мой будет монашеский, а он, известно, нелегкий.
В юности у меня возникло сильное желание посвятить свою жизнь служению Богу в монашеском чине, и я просила родителей отпустить меня в монастырь, но как зачастую свойственно всем родителям, они искренне сопротивлялись моему желанию. Многие испытывают то, что испытывала я — меня не понимали, и это сделало мою внутреннюю жизнь более замкнутой и одинокой. Дома молиться было невозможно, в церковь меня не пускали и я, юная девушка, спешила на поле, расположенное внизу у горы, на которой стоял наш дом.
Нужно сказать, что жили мы возле железнодорожной станции, на краю города, среди многих нетронутых уголков живописной природы. На то поле и ходила я молиться. Никто не видел меня. К этому периоду моей жизни относится мое знакомство со Старицей монахиней Алипией. То, что неподвластно простому, обыденному человеку, было доступно ей — она проникла своим духовным ведением в глубины моего сердца, открыв мне то, что знал только Бог. Когда я пришла к ней, она незаметно открыла мне мои тайные молитвы, то место, где я пряталась от людских взоров, подробно описала нашу улицу, разговоры с родителями и мою беду, связанную с их вполне понятным родительским эгоизмом.
На мой вопрос — пустят ли меня в монастырь, она ответила совсем неожиданно: «Отец привезет тебя сам». Вскоре получилось так, как она сказала. Желание мое исполнилось, а Старица навсегда вошла в мое сердце ощущением твердой и надежной опоры в жизни.
Как только у меня получалось, я спешила к Матушке. Иногда без конкретной цели, а чтобы повидать ее и укрепиться духовно в несении жизненного креста. Потому что она знала, что это такое, сама жила в крайнем напряжении духовных и физических сил, а значит, могла понять и всех нас, немощных и унылых. Однажды, еще до монастыря, я удостоилась чести ночевать у нее. Мы приехали с моей подругой, впоследствии также монахиней, к Старице.
Было это поздно вечером. Была осень. Матушка очень болела. Женщина, которая в тот день ухаживала за ней, не хотела нас впускать, чтобы не обременять больную. Мы стояли у дверей келии и не знали что делать — идти нам было некуда, поздно, лесом возвращаться уже страшно. Подруга уговаривала меня идти назад, но я решительно ответила ей: «Если ты хочешь — иди, а я останусь здесь, и буду молиться до тех пор, пока Старица меня не впустит».
Так мы молились, молились, пока Матушка, узнав о нас духом, не попросила нас впустить. Женщина нехотя пригласила войти, говоря нам, что Матушке тяжело, она очень больна. Мы в нерешительности замерли, начали отступать назад: «Тогда не нужно, закрывайте двери, мы пойдем обратно». Женщина вошла в келию и через минуту вернулась, говоря нам: «Матушка настаивает, чтобы вы вошли”. Так Старица оставила нас ночевать. Утром я начала помогать по дому — чем могла.
Делала уборку. Одета я была в тот момент очень просто, буднично, в непримечательной одежде. Пришли люди. Матушка вдруг воскликнула: «Посмотрите на нее все — как она красиво одета». Я удивилась — всё на мне старое, ничего красивого нет. А Матушка продолжает: «Посмотрите на нее все — как она красиво одета”. Люди посмотрели на меня, и никто ничего не сказал. Тогда моей подруге я тихонько сказала: «Попроси у Матушки для меня черный платок», — так сильно мне захотелось иметь благословение от Старицы. А Матушка ответила: «Нет, черный платок ей не нужен — ей дадут лучше». Это сказала она мне о монашестве, что и мантия и камилавка — все у меня будет.
Теперь все это у меня действительно есть и воспоминания о наших беседах со Старицей как бы обновляют в моей душе то благодатное чувство отречения от мира, которое так остро переживает всякий, переступающий порог монастыря. Подвиг Старицы и ее строгая монашеская жизнь, не знающая никаких компромиссов, укрепляет, утешает, открывает второе дыхание, заставляет снова с жадностью тянуться ко Кресту и его тяжести. Так было со мной в тот момент, когда силы меня покинули, и я решила после поездки домой не возвращаться в монастырь. Моя знакомая как раз ехала к Старице, и я попросила ее: «Скажи Матушке, что я, наверное, теперь буду дома». Матушка не осудила меня, но мягко утешила, направила вновь на тот путь, на который я встала по ее благословению: «Пусть возвращается в монастырь, ни о чем не думает, ей будет хорошо». И по ее молитвам и предсказанию я испытала облегчение в скорби, клубок обстоятельств распутался.
Приходя к Матушке, я не испытывала никакого неудобства от общения с ней, чувствовала себя легко, без стеснения, свободно, как у своей матери. Понимая, что передо мной прозорливый человек, я чувствовала ее нежное отношение к себе и поэтому не боялась. Матушка, видимо, радовалась моей простоте и тем доверительным отношениям, которые сложились в нашем общении, поэтому часто просила меня помочь по дому, исполнить какие-то небольшие поручения, которые я с радостью исполняла.
(«Стяжавшая любовь» — «Крест мой будет монашеским…», — монахиня Э.)
